Его песни мы слушали все новогодние праздники.
«Операция «Ы», «Кавказская пленница», «Бриллиантовая рука», «Иван Васильевич…» – что ни комедия Гайдая, то музыка Зацепина. А ведь была еще Пугачева! И десятки популярнейших хитов на эстраде! В общем, есть что вспомнить…
«У ГАЙДАЯ БЫЛ ТЯЖЕЛЫЙ ХАРАКТЕР»
«Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь…» Низкий поклон Никите Богословскому. Если бы он тогда не поссорился с Гайдаем, не знали бы мы ни «про медведя», ни «про зайцев», ни про «остров невезения». Однако многолетний кинороман режиссера и композитора совсем не походил на безоблачную идиллию. И грозовые тучи не раз кружились над вулканом страстей.
– Когда вышла «Операция «Ы», вам было уже за сорок. До встречи с Гайдаем звезд с неба особо не хватали?
– Ну как: во-первых, консерваторию я окончил в Алма-Ате. Школа была хорошая, ничего не могу сказать, но Алма-Ата есть Алма-Ата. Только одна моя песня получила общесоюзную известность – «Надо мною небо синее» из кинофильма «Наш милый доктор». Когда Гайдаю меня порекомендовали, он сказал: «Да, песню я слышал, хорошая песня. Но сможет ли он написать эксцентрическую музыку?»
– Вы часто с ним спорили? Про Гайдая многие говорят, что он был тираном.
– Да, характер у него был тяжелый. Во второй новелле «Операции «Ы» я хотел включить песню. «Ну давай, – говорю, – здесь место лирическое: у Селезневой с Шуриком вроде такая любовь – песня просится». «Нет, песню не будем ставить», – сказал, как отрезал. А потом все время, и через 10 лет, вспоминал: «Ну почему ты меня тогда не заставил – осталась бы песня от фильма». А потом, уже в «Бриллиантовой руке», я уговорил его, чтобы Миронов спел песню на палубе, ее ведь не было в сценарии. И Гайдай остался очень доволен.
– А вот Миронову, говорят, песня не понравилась – он завидовал «Зайцам» Никулина.
– Нет, он говорил Никулину: «А у тебя песня лучше». Но Никулин ему отвечал: «Нет, твоя лучше». Так им казалось…
– Но народ запел все-таки «Про зайцев».
– А вы знаете, что там изначально были другие слова? У Гайдая в сценарии было написано: «Никулин поет песню простого советского человека». Дербенев так и написал, что-то вроде: «Пусть я пороха не выдумал и Америк не открыл вовек. Я – простой советский человек!» «Кто же это будет петь?» – спрашиваю у Дербенева. «А что, – говорит, – Гайдай утвердил». – «А мы что, для Гайдая пишем? Мы пишем, чтобы народ запел. А это даже пьяный петь не будет».
– А еще судьба каких песен висела на волоске?
– Ну, «Кавказская пленница», «Медведи», могла не состоятся – я ведь из картины уходил практически.
– Из-за чего?
– Сначала мы записали песню, она называлась «Первый день календаря». Гайдай давал ее слушать знакомым, а потом объявил: 50% говорят, что им нравится, а 50% – ну так, ничего песня, но надо писать новую. И мне: «Пиши другую, мне нужно, чтобы пел народ».
Я уехал в Дом творчества Иванова, пять мелодий написал, третья была как раз «Медведи». Послал ему в Адлер, где проходили съемки, написал: «Леня, я считаю, что третья – самая удачная. Ничего лучше я сделать не могу. Если не нравится, пригласи Арно Бабаджаняна, он тебе напишет». А в то время как раз очень популярна была его песня «Лучший город Земли». Гайдай мне отвечает: «Да, третья песня ничего. Но я думаю, народ ее петь не будет. Я приглашу Бабаджаняна».
Я написал заявление об уходе с картины, пошел к Пырьеву. Тот, ни слова не говоря, порвал мое заявление: «Мы же после «Операции «Ы» отметили, что Гайдай нашел своего композитора, что вы чувствуете его эксцентрику. Немедленно поезжайте на место съемок и работайте там».
Приехали мы с Дербеневым в Адлер. В гостинице встречаем Вицина и Никулина – те напевают: та-а-а, та-ра-ра-та-а та-ра. «Саша, – говорят, – да нам сразу песня понравилась, мы запомнили, а он уперся, говорит: ну и что, что вы запомнили, мне надо, чтобы народ пел, вы же не народ».
Гайдай был не в духе: увидев нас, пробурчал: «Зачем вы приехали?» Объясняю: так и так, Пырьев отправил. «А что мне Пырьев?..» В общем, настроение не самое приятное – хоть разворачивайся, да уезжай. Но Гайдая стали все уговаривать. В конце концов он хлопнул дверью: «Ну пусть, пусть! Пусть Дербенев пишет слова…»
«АЛЛЕ ПРЕДЛАГАЛ ЕЩЕ ПЕСНЮ»
«Кто, не знаю, распускает слухи зря…» Вокруг женщины, которая до сих пор поет, сплетен и легенд всегда было в избытке. В том числе – и сочиняемых ею лично.
Одна из таких – о неком молодом, талантливом и прикованном к постели композиторе по фамилии Горбонос – стала причиной разрыва между Зацепиным и Пугачевой… Что ж, жаль. Многие и сейчас уверены, что песни Зацепина – Дербенева – лучшее, что исполняла когда-либо Примадонна.
– С некоторыми авторами Пугачеву связывали не только творческие отношения. У вас мог завязаться роман?
– Нет, как к женщине у меня не было к ней такой вот тяги, сексуальной, что ли. Она мне нравилась как исполнитель. Алла сразу все пела: чисто, грамотно, никогда не ошибалась. Все певцы, когда записывали дабл-треки, обязательно перепевали куплеты по нескольку раз: где-то протягивали дольше, где-то интонацию меняли. У нее точно было все с первого раза.
– Но почему же такая закономерность: практически все композиторы, подолгу работавшие с Пугачевой, с ней перессорились? Шаинский, Паулс, вы…
– Про них я не знаю.
– А вы так сильно обиделись на этого Горбоноса?
– Она поставила меня в глупое положение. Но сейчас я не хотел бы об этом говорить, прошло время, все обиды мы друг другу простили.
– Может, и не стоило обижаться? Отнеслись бы снисходительно.
– Ну не знаю. Вот вы написали бы музыку – и вдруг у вас четыре песни вынимают и ставят какого-то Горбоноса. Без вашего на то согласия. В титрах фильма будет написано: «Музыка Зацепина и Горбоноса». А в Союзе композиторов могут сказать: Зацепин кого-то протаскивает. Или, не дай бог, что этот Горбонос платит мне деньги! И зачем мне это нужно? Если бы она сказала: мои песни – дело другое. А так: какой-то Горбонос, которого и знать-то никто не знает…
– И после этого – все, разошлись как в море корабли?
– Нет, как-то написал песню, встретился с ней, показал мелодию. «Да, мне нравится, – говорит. – Филипп, перепиши». Прошел год. «Алла, – спрашиваю, – ну что, ты с этой песней что-то сделала?» «Да нет, я сейчас не пою, мне не до этого, некогда». – «Ну так, может, я это как-то использую?» – «Ну возьми, забери». На этом кончилось.
– Второй такой музы не нашлось?
– Нет, была еще Анциферова Таня… Ну а потом: Паулс, например, давно не пишет песен, Тухманов – тоже: уехал в Израиль, сочиняет там оперы. Ну а я захотел балет написать. Песнями пусть молодые занимаются.
«НА РАДИО ЗАПРЕТИЛИ, ИЗ СОЮЗА ИСКЛЮЧИЛИ»
«Там живут несчастные люди-дикари…» Тухманов – в Германию, Журбин – в Штаты, Шаинский – в Израиль. Зацепин – во Францию. Массовый исход именитых советских композиторов с «острова невезения» не стал для них панацеей от всех бед. Все-таки «поэт в России больше, чем поэт». Но Зацепин, похоже, ни о чем не жалеет.
– Американцы предложили тогда очень выгодный контракт, согласно которому каждый год я должен был выпускать по два диска и писать музыку к двум фильмам. Два года меня не выпускали. А потом начальник ОВИРа мне сказал: напиши «на постоянное жительство», тогда пустят.
– И вы написали. Ощущали тогда себя диссидентом?
– Я начал чувствовать это с того момента, как женился на француженке. Вдруг на радио запретили мои песни. Я на радио – неизвестно, кто запретил. В Союз композиторов – нет, мы ничего не знаем. А я ведь тогда еще никуда не собирался уезжать.
Нашел куратора из КГБ, приехал к нему на Лубянку. Интеллигентный такой человек, симпатичный. Спрашиваю: на каком основании? Он говорит: мы не давали такой команды, это кто-то у вас. Я до сих пор не знаю, откуда шел запрет, но думаю, в Союзе композиторов перестраховались. Ведь из Союза композиторов меня тоже исключал сам Союз…
– За что?
– В 1984-м я решил вернуться. С женой к тому времени мы уже разошлись, с работой во Франции как-то не заладилось. Одно время даже в Америку хотел перебраться. Знакомый режиссер, чех Войтех Ясны, друг Милоша Формана, поехал преподавать в Колумбийский университет, звал с собой. Но английским я владею не настолько хорошо, чтобы дискутировать с американскими студентами.
Другой знакомый, из Нью-Йорка, предложил работать в муниципальном такси, которое обслуживает только жителей определенного района. Говорит: у меня сын этим занимается, он даст тебе самые хорошие поездки, неплохо будешь зарабатывать. «Во-первых, я Нью-Йорк не знаю», – говорю. «Ерунда, все очень просто. Поездим с тобой две ночи, я тебе все покажу».
Подумал: ну что же, я стану этим заниматься? Было бы мне лет 20, а так… В общем, 3 марта 1984 года, как сейчас помню, пришел я в советское консульство, сказал: хочу вернуться. Мне говорят: напишите заявление, через два месяца приходите, будет все в порядке. И заявление мое – в стол.
Пришел я 3 мая – там сидит другой уже человек. Объяснил ему свою ситуацию, говорит: какие там два месяца, ваше дело год как минимум будет тянуться. Открывает ящик стола – там мое заявление, его никто никуда и не посылал…
А мне ведь в марте предлагали работу хорошую, я отказался – думал, 3 мая уеду, что же буду людям голову морочить. В общем, работы у меня нет. Хорошо еще, у друга жил – хотя бы крыша над головой. Устроили меня по знакомству в какое-то кафе, где с 11 вечера до 7 утра нужен был тапер. Там я и играл. И заработал себе анемию Бирнера – что-то там с кровью, не знаю, но вот поднимаюсь я, например, по ступенькам: пять шагов сделаю – ноги как свинцовые.
– Это из-за чего?
– Из-за хронического недосыпания. Днем я спать не мог. Люди, работавшие со мной, приходят домой в семь утра, ложатся и спят до трех часов. А я просыпаюсь в 12. Так и довел себя. Потом полежал в больнице, поделал уколы – в общем, на ноги меня поставили…
Да! И в это кафе как-то заглянул Никита Богословский, мне потом уже рассказали. Он зашел, увидел меня и убежал. Приехал в Союз композиторов, сказал: Зацепин играет в кафе, куда проститутки приходят. Спрашивается: а он зачем приходил туда? Его-то кто просил? Ну а меня вот из Союза композиторов исключили…
«ГОТОВ БЫЛ ЖЕНУ ПРОСТИТЬ…»
«Если б я был султан, я б имел трех жен…» А у Зацепина их было четыре! Но отнюдь не от хорошей жизни он заделался эдаким султаном.
Третья супруга композитора – француженка Женевьев – бросила его ради прежнего любовника. Первая жена, с которой композитор прожил четверть века, скоропостижно скончалась. Как и последняя. В 2014 году Александр Сергеевич снова овдовел...
– Конечно, это все очень тяжело. Мы и с первой женой жили душа в душу, у нас дочь родилась…
– Что случилось с вашей первой супругой?
– У нее были аневризмы головного мозга. Произошел разрыв сосуда. Вот она наклонилась как-то – все, и умерла. Ей было 47, по-моему.
– Французский брак распался из-за разницы в менталитетах?
.jpeg)
– Ну, Женевьев – творческий человек, художница, нам приятно было вместе. Но вот утром завтракать садимся, она включает музыку – Гайдна, что ли. На улице хорошая погода, говорю ей: пойдем в парк. Выключает резко: «Я привыкла утром слушать музыку». И все так нервно. На следующее утро: я уже молчу, опять выключает радио: «Почему ты со мной не разговариваешь?»
Вот у нее настроение менялось периодически: 20 минут она добрейшая, потом вдруг: бац – сердитая становится, нервная страшно, не тронь ее, не скажи. К этому сложно привыкнуть. Но я ведь и с Гайдаем общался – приспособился как-то: начинает нервничать – я молчу, занимаюсь своим делом. А потом как-то раз я уехал в Москву, а к Женевьев приехал из Тулузы ее бывший любовник, который когда-то обещал на ней жениться. Сказал, что теперь уж надумал, что бросит ради нее свою семью, двоих детей.
Наверное, со мной Женевьев было грустно, скучно, я ведь тогда еще не очень хорошо знал французский, у нас не хватало часто слов, чтобы общаться. А может, тот имел какую-то работу хорошую. В общем, я возвращаюсь – она мне: все, я с тобой жить не буду, я тебе изменила, он на мне женится, мы должны срочно развестись.
Говорю ей: «Он ведь тебе уже обещал жениться». – «Нет, он решил». Буквально через три-четыре дня прихожу к ней – вся в слезах. Оказывается, тот француз ей позвонил, сказал, что все-таки не может оставить детей.
«Женевьев, – говорю, – ну о чем речь? Я тебя могу простить, понять. Мы же взрослые люди, не по 18 лет». – «Нет-нет, я с тобой уже не могу, я тебе изменила». Долго чувствовала себя виноватой, расстраивалась из-за того случая.
– «Любовь без радости была, разлука будет без печали». Подходит?
– Разлука без печали? Может, и подходит. Но я вот так вспоминаю: ничего плохого у меня к ней не осталось: приятная женщина, экзальтированная такая. Просто несчастный человек. Так ведь и осталась одна.
– Ну а поздняя любовь. Расскажите, как это случается?
– Света, моя четвертая жена, преподавала в Гнесинке, ну и приходила к моему внуку ленивому, занималась с ним музыкой. Так и познакомились. Какое-то время встречались – полгода, может быть. А потом я предложил ей выйти за меня замуж.
– Так все прозаично?
– Ну как: женщина понравилась. Света музыкант, нам было о чем поговорить. Жизнелюбивая такая, веселая. Хозяйка хорошая. И такая, знаете ли, бесхитростная. Была… Но, понимаете, горюй не горюй – все проходит. Ничего не поделаешь. Это жизнь…
Фото persona stars
