Она, конечно, необыкновенная. Безумно яркая, сверхэмоциональная.
Леди Совершенство? Пожалуй, не про нее – скучно ей быть совершенством. Леди-огонь, Леди-праздник! Ну и Леди-загадка, конечно. Абсолютно неразгаданная.
Была первой звездой советского кино – и не вкусила славы. Рванула на Запад: Голливуд признал, заманивал, искушал – не поддалась. Выбрала любовь – и, в конце концов, растеряла всю семью. Сейчас она живет в Мексике. Совсем одна…
– Наталья, вы так давно не были в Москве. Почему?
– Да вот так получилось. Был бы повод – приехала бы, не задумываясь.
– Почему же повода не нашлось?
– А я откуда знаю? Это не ко мне вопрос. Это к киноиндустрии вопрос.
– А, может, там думают, что Андрейченко далеко, ее уже не дозовешься?
– Ой, не знаю, что они там думают. Я ведь тоже никогда на попке не сижу – как моя бабушка, которая ушла в 98 лет, мне постоянно говорила: «Ты все бегаешь, как Саврас без узды».
Люди знают, что я по первому звонку выезжаю куда угодно, люди знают, что я живая, что меня можно потрогать... А, может, так и должно было случиться, что Мэри Поппинс улетела, может, это какие-то космические передряги…
– Но Мэри Поппинс обещала вернуться.
– Я всегда возвращаюсь – работу дайте. Работу дайте! Эй, вы!..
«В ГОЛЛИВУДЕ ПРЕДЛАГАЛИ РАССТРЕЛИВАТЬ ДЕТЕЙ»
– Еще вариант – вас зовут, а вы отказываетесь. Вот и думают: зачем зря время терять?
– Вот это правда. Я даже изобрела свой жанр (шутка такая) – говорю, что снимаюсь только в «светлухе». Не знаю, правильно это или неправильно, но я следую словам моего любимого Экзюпери – «Мы в ответе за тех, кого приручили».
Вы знаете, какое у меня было количество предложений в Голливуде?! Богом вам клянусь! Первый кадр картины: она выходит – роскошная, молодая, русская. С автоматом, понимаешь, Калашникова, и расстреливает шестилетнего американского ребенка. Ну извините, не снималась я в таких фильмах!
– Заложницей себя не ощущаете? Заложницей тех ролей, которые сыграли?
– Абсолютно правы. А вы считаете, Грета Гарбо не заложница? Одри Хепберн не заложница?
– Так это счастье и трагедия одновременно. Потому что второй «Мэри Поппинс» не будет. Как не будет и второго «Военно-полевого романа».
– И счастье, и трагедия… Вы знаете, я вспоминаю Марию Шелл (знаменитая актриса, сестра Максимилиана Шелла, второго мужа Андрейченко. – Ред.). Уж более блистательной, более великой женщины… богатейшей, настолько богатой, что я вам даже передать не могу!
И, вы знаете, с ней это случилось – стала сниматься в сериалах. Которые под нее писали, она там была абсолютно главной – но все равно такая, знаете, трим-бам-бам австрийская дешевочка…
То есть все может быть. Ты к определенным ролям привык, к определенному уровню жизни, ты стараешься не спускаться вниз. И тут могут происходить всякого рода трагедии. Я просто надеюсь… даже не надеюсь, а абсолютно верю в то, что со мной такого не случится.
«ТО, ЧТО УЕХАЛА – МОЯ САМАЯ БОЛЬШАЯ ТРАГЕДИЯ»
– Я никогда в ряду не стояла, – продолжает актриса. – Всегда выбивалась, всегда была неизвестно кем. И стала первой невыездной артисткой, потому что никогда не следовала правилам. Никогда!
Помню, первый раз поехали в Париж. То есть сначала в Канны – с «Сибириадой», спасибо Андрею Сергеевичу Кончаловскому. С нами был Филипп Тимофеевич Ермаш, министр кинематографии. Первое, что он нам сказал: «Не вздумайте пойти в кинотеатры! Там идет фильм «Волосы» Милоша Формана (с которым в дальнейшем я очень дружила).
И что вы думаете – уже на следующий день я сидела в красном бархатном кресле лучшего кинотеатра Парижа! (Смеется) Не говоря ни слова ни на одном языке.
Каким образом я туда прошла? Как я купила билет? Откуда мне знать! Я сидела, балдела, пила какой-то оранжевый напиток – для меня это было просто нереально! И я смотрела произведение искусства великого, гениального человека.
– Запретный плод вам сладок?
– Абсолютно! И тут же я стала невыездной.
– Кто-нибудь пытался вас приручить, причесать, усреднить? Советская система на то была горазда.
– Конечно. И это у меня всегда такой протест вызывало! Я настолько свободная! Это уже внутри, это невозможно изменить. Наверное, все к тому и шло, что я уеду…
Правда, уезжать никогда не хотела, это моя самая большая трагедия в жизни. Но вот влюбилась – что поделаешь. А так – я никогда не хотела ни в какую в Америку, никогда не хотела ни в какой Мюнхен. Хотела только одного – быть в России.
Абсолютно влюблена в землю, влюблена в страну – сумасшедшая идиотка, патриотка: как хотите, меня называйте, это все ко мне. Держалась до последнего, уехала на девятом месяце беременности (надо же было досняться в «Леди Макбет Мценского уезда»!).
Отправилась в Мюнхен на три недели, родила девочку. Делала все возможное, чтобы Макса привезти, чтобы не уезжать совсем. Но это было нереально. Он говорил: «Был бы я писателем – поверь: мне бы дачу в Переделкине, близкую к Пастернаку – я был бы абсолютно счастлив. Но не могу: я режиссер, я артист…»
«В АМЕРИКЕ БОЛЬШЕ НЕТ СВОБОДЫ»
– Вы такая свободолюбивая. Америка, с ее статуей Свободы, – казалось бы, страна абсолютно для вас…
– Понимаете, Америка настолько изменилась! Я не чувствую здесь больше свободы. В 1989 году, когда оказалась в Америке, – поверьте, это была свобода! Это чувствовалось каждой клеткой, это висело в воздухе, это было такое одухотворение! Даже не могу вам передать, что это было.
Просто, понимаете, я такие вещи чувствую… Не помню, в каком году это было – Макс делал на Бродвее «Нюрнбергский процесс». Он там очень долгое время находился, я к нему, естественно, приезжала. А так как я сумасшедшая, то в Нью-Йорке я всегда хожу гулять в Центральный парк…
Нет, я еще более сумасшедшая – люблю гулять, когда там нет людей, то есть ночью. В принципе я в любом городе люблю ночью гулять: никого нет, я чувствую, что весь город принадлежит мне, в своей фантазии начинаю разыгрывать такие исторические сюжеты, что мало не покажется...
Так вот: хожу по Нью-Йорку, ночью. И мне вдруг – не нравится! Раньше, когда там совсем нельзя было гулять (а в Центральном парке всегда нищие, бездомные, криминал) – я балдела от всего этого. А тут иду, и не понимаю, что происходит. Чувствую: за мной кто-то наблюдает…
Походила так семь ночей, Макс меня спрашивает: «Где ты шатаешься?» – «Я гуляю в Центральном парке». «Да, – говорит, – ты можешь теперь там гулять, уже не опасно». – «Почему?» – «Камеры повесили по всему парку»…
Вот на каком уровне я чувствую информацию! И после 11 сентября в Америке закончилось все. Я не наслаждаюсь больше, гуляя по Нью-Йорку. Не наслаждаюсь, выезжая на пляж в Санта-Монику. Я себя чувствую, как в Германии во времена нацизма, мне настолько плохо становится – просто плакать хочется. Везде полиция!
Да, я понимаю, что это как бы для нашего же блага. Но это все не для меня уже. Той ноты свободы, того ощущения звенящего чистого воздуха – уже нет.
– А что насчет профессии? Вот вы работали в советском кино, снимались в Голливуде. Это как-то можно сравнить? Или все равно, что разные планеты?
– Это планеты. Это планеты, которые никогда не пересекались и не пересекутся. Понимаете, мы были выращены, сидя у батареи, грея свои замерзшие ручки, ножки. И нам казалось, что это гениально. Что, плача от холода, мы потом выйдем в кадр, и так запиндярим, что мало не покажется.
А в Голливуде происходит все чуточку по-другому. Я всегда спорила до хрипоты, доказывая, что Роберт Де Ниро, чтобы сыграть какую-то сцену, наверное, неделю не ест. А американцы надо мной посмеивались: «Вот ерунду говоришь. Он сыграл эту сцену, съев роскошный стейк».
То есть, поспав в своем трейлере, приняв душ, подкрепившись хорошенько, они выходят на съемочную площадку, включают профессионализм и играют.
– А что более настоящее: голодать неделю, как у нас, или выходить сытым, довольным и выезжать на мастерстве? Где больше искусства?
– Искусство везде, искусство там, где ты веришь. А каким путем это достигается – никого не волнует. Мне было 17 или 18 лет, когда я пробовалась в фильме Кончаловского «Сибириада». И я никогда не забуду слова Андрея Сергеевича, которые тогда никак не могла понять.
Он уже путешествовал по миру, был везде. И он сказал: «…И вообще, я так устал работать с этим колхозом актерским! Я хочу набрать профессионалов, мастеров в свой фильм. Чтобы они просто играли, а я бы просто режиссировал».
Понимаете? А не добиваться от артиста, как Никита Михалков. Ведь почему у него все играют, простите за это слово – гениально? Потому что он стоит всю жизнь на съемочной площадке, на ухо каждому нашептывает, и каким-то своим магическим путем вводит его в состояние, когда тот выдает такое, что ты просто плачешь и сходишь с ума.
Вот не занимается этим режиссер в Америке. Он просто говорит: «Камера! Свет! Мотор! Начали!» Да, конечно, организовывает процесс. Но он не добивается того, чтобы Кейт Уинслет вошла в роль и ее колбасило так, как ее колбасит. Это уже работа Кейт Уинслет. У каждого своя работа...
«КАК МЭРИ ПОППИНС, ЖДУ ВЕТЕР ПЕРЕМЕН»
– И все же: 1983 год, выходят две картины – «Мэри Поппинс» и «Военно-полевой роман». По популярности, по той славе – с какой голливудской актрисой сегодняшней могли бы это сравнить?
– Не знаю, я об этом никогда не думала. Но я сейчас отвечу на ваш вопрос. И можно отвечу правдой?
Итак: 1983 год. Мы сидим компанией. Максим Дунаевский, с которым я жила, Леонид Квинихидзе – режиссер фильма. И я, которая приехала к ним в два часа ночи. Сидели, не помню где и на какой даче. Помню только, что была ночь, потому что я вернулась с репетиции Анатолия Васильева.
В подвале мы репетировали спектакль «Серсо»: репетиции шли три года, все эти три года он не выпускался, а потом был назван лучшим спектаклем десятилетия в Европе. И вот смотрит на меня Леня Квинихидзе и говорит: «Что ты делаешь, Наташа? Чем ты занимаешься в своем подвале? Остановись, понаслаждайся этим моментом. Той славы, которая у тебя сейчас есть, быть может, никогда в твоей жизни больше не будет. 
Куда ты бежишь?..»
Дословно вам сейчас повторяю этот текст. И я сказала ему: «Ленечка, а что вы все со мной делаете? Вы меня используете, вы меня выжимаете. И ничего мне не даете – даю вам я! А мое мастерство, мой талант становятся все меньше и меньше, я это чувствую. И в результате иду к Толечке, который дает, дает и дает».
«Да, – сказал Квинихидзе, – но твой спектакль не вышел, ты там тусуешься по подвалам год». Я говорю: «Не знаю, сколько там буду тусоваться. Но тому, чему учит Васильев, никто на этой планете научить не может».
Вот вам ответ. Поэтому я не знаю, с кем могла сравниться по славе, потому что «там» я никогда не была. Я не наслаждалась, я работала…
– Не обидно сейчас? Ведь Квинихидзе прав, такое бывает раз в жизни.
– Вы знаете, у меня сейчас другая задача. У меня задача – научиться жить. Понимаете? Я никогда не жила, я всегда работала, всегда бежала впереди паровоза. Все, чего добилась в жизни, я достигла колоссальным трудом. А вот просто жить…
Может быть, сейчас сделаю свое место, свое гнездо, и, наконец, научусь. Пока не умею. Пока умею вставать в определенное время, все дни у меня расписаны не то что по часам, а по секундам.
Мои знакомые очень смешно говорят: «Наташе не то что поесть – дышать некогда. Поэтому она ходит каждый день на йогу, она там отдышивается». И это правда. Я так всю жизнь прожила. У меня никогда не было такого, знаете, – чтобы я проснулась, почесала затылок и подумала: блин, а что я сегодня буду делать? Вот никогда, клянусь вам!
– Скажите, вы учитесь жить сейчас в одиночку или семьей?
– В одиночку. У меня же семьи нет – особенно здесь...
– А, может быть, семья слишком статична, консервативна для женщины, которая всегда куда-то бежит?
– Как это? А кто за меня двоих детей вырастил?
– Но сейчас вас разделяет океан.
– Да. И может быть, пришло время менять эту ситуацию. Как Мэри Поппинс говорит, ждать ветер перемен. Я вообще сейчас в поиске. В поиске всего. Не только физической точки, где буду находиться, но и точки, где смогу раскрыться, как многогранная личность, кем всегда являлась.
– Если позволить себе фантазию, какой бы вы хотели видеть свою новую жизнь?
– Уау! Знаете, вы мне сейчас так помогаете! Даже понять не можете, как! Я всегда хотела это сделать, и никогда у меня на это времени не хватало. На самое главное. Так что спасибо за этот вопрос. А теперь отвечаю – вот вам картинка…
Много-много воды. На берегу что-то типа костра. Сидит женщина. Божественная. С белыми длинными волосами. Не крашеными – они, наверное, седые. В волосах ленточка такая – знаете, как раньше хиппи носили. Ей очень-очень много лет. Она абсолютно здорова и худа.
Сидит эта женщина в полумедитативном состоянии, а рядом с ней – огромное количество красивых, чистых, светлых людей. Это или ученики ее, или учителя – неважно. У них какое-то совместное очень большое действо. И они абсолютно счастливы. То ли путем медитации, то ли путем своих мечтаний. Они молятся, они медитируют: только на мир, только на любовь...
Вот там я себя и вижу. В кругу любви, в кругу огня. Видите, как хочется мне изменений, нового всего. Вот этого ветра перемен....
