Элтон Джон рассказал о своей о своей гей-свадьбе
…Тем временем в Британии начали меняться законы относительно однополых браков. К концу 2005 года геям и лесбиянкам разрешили вступать в «гражданское партнерство» – по сути в брак, если не принимать во внимание некоторые незначительные детали. Мы с Дэвидом решили, что будем первыми в очереди.
К тому времени мы жили вместе уже десять лет и считали, что вступление в законное партнерство чрезвычайно важно для геев. Из-за СПИДа многие теряли своих партнеров и вскоре обнаруживали, что не имеют никаких прав.
Часто вмешивалась семья умершего, выгоняла оставшегося в одиночестве партнера из обжитого дома и лишала всего – из жадности или потому что так и не смогла принять гомосексуальность сына или брата. Мы с Дэвидом обсуждали все это раньше, спокойно и конструктивно, но все-таки я готовил для него сюрприз.
В «Вудсайде» за ужином я сделал ему предложение: как и полагается, встал на одно колено. Я знал, что он ответит согласием, но все равно это был волнительный момент. Кольца у нас уже были, мы купили их в Париже в ту поездку, когда я встречал его в аэропорту и старался сохранить инкогнито, напялив на себя всю мужскую весенне-летнюю коллекцию Версаче.
«В МОЕЙ ЖИЗНИ УЖЕ БЫЛА СВАДЬБА…»
Новый закон приняли в начале декабря, оставалось 15 дней до его вступления в силу. Заключить законное партнерство мы собирались 21 декабря. Предстояло много всего организовать. Церемонию мы планировали провести в Гилдхолле в Виндзоре, там же, где заключали брак принц Чарльз и Камилла Паркер Боулз. Мы решили, что это будет камерное мероприятие только для близких...
...Наступил день свадьбы. Мы проснулись прекрасным зимним утром, погода стояла ясная, солнечная, воздух кристально чистый. Несмотря на предпраздничную суету, в доме царила волшебная рождественская атмосфера. Уже приехали гости: семья Дэвида прилетела из Канады, мой школьный друг Кит Фрэнсис с женой прибыли аж из Австралии. На улице персонал добавлял последние штрихи к интерьеру шатров, проверял гирлянды на деревьях.
Накануне вечером мы смотрели репортаж о заключении первых гражданских партнерств в Северной Ирландии – там на вступление закона в силу отводилось меньше времени. Пары столкнулись с протестами, евангелические христиане выкрикивали, что это пропаганда содомии, бросали мучные бомбы и яйца. Я сильно забеспокоился – если такое случается с обычными людьми, что ждет нас, знаменитую чету? Но Дэвид убедил меня, что все будет хорошо: полиция в полной готовности, для протестующих отведена специальная зона, так что они при всем желании не смогут вмешаться.
Утром начали показывать новости из Виндзора: толпы людей вышли на улицу, и атмосфера везде была праздничная. Никто не собирался на нас набрасываться: наоборот, люди несли плакаты с поздравлениями, домашнюю выпечку и подарки для нас. Приехали автобусы телеканалов CNN и BBC, репортеры снимали уличные сценки, чтобы потом смонтировать сюжет.
Я выключил телевизор и попросил Дэвида больше ничего сегодня не смотреть. Сказал, что в этот день хочу думать только о нем и чтобы ничто нас не отвлекало. В моей жизни уже была свадьба, но теперь все по другому.
Теперь я чувствую себя собой, могу свободно выразить любовь к другому мужчине способом, о котором и помыслить не мог в те давние дни, когда осознал себя геем, и позже, когда признался в этом журналисту «Роллинг Стоун». В 1976 году никто и заикнуться не мог об однополом браке или гражданском партнерстве, но главное, я сам считал, что раньше полечу на Марс, чем приду к долгосрочным отношениям. Но вот мы здесь. Удивительное событие: не только личное, но историческое; и мы – часть мира, меняющегося к лучшему. Я был так счастлив, как никогда в жизни.
«ОЧЕРЕДНАЯ МАМОЧКИНА ИСТЕРИКА»
И в этот самый момент появилась моя мать – на этот раз в образе буйного социопата.
Первым признаком надвигающейся бури стало то, что она не захотела выходить из машины. Они с Дерфом приехали в «Вудсайд», как и планировалось, но мама упорно отказывалась идти в дом. Мы уговаривали ее, как могли, она же сидела с каменным лицом и не двигалась с места. Семье Дэвида пришлось выйти на улицу и поздороваться с ней через окно машины. Какого черта с ней случилось? Возможности выяснить у меня не было.
По указанию службы безопасности машины должны были ехать в Гилдхолл друг за другом. Но мама отказывалась ехать. И приходить на приватный обед, запланированный в «Вудсайде» после заключения гражданского партнерства, по ее словам, тоже не собиралась.
Машина тронулась, и моя мать уехала.
Отлично. Самый важный день в моей жизни – и очередная мамочкина истерика из тех, что я до смерти боялся в детстве. Лучшее, чего можно было от нее ожидать, – ужасной ссоры, в которой, конечно же, последнее слово оставалось за ней; затем все неловко улаживалось, и наступало короткое перемирие до следующей истерики.
С годами способность устраивать жуткие молчаливые сцены она довела до поистине эпического уровня. Поверьте, я лишь немного преувеличиваю. Эта женщина 10 лет общалась со своей родной сестрой только посредством скандалов по ничтожным поводам – например, из-за того, добавила ли тетя Уин ей молоко в чай или нет.
Непоколебимая верность отвратительному характеру в 1980-е даже заставила ее покинуть страну; разругавшись со мной и одним из сыновей Дерфа от первого брака, мама решила эмигрировать на Менорку . То есть ей легче было уехать за границу, чем пойти и попросить прощения. Нет никакого смысла урезонивать такого человека.
Я смотрел, как машина с ней удаляется, и мечтал, чтобы сейчас она опять оказалась на Менорке. А лучше на Луне. Где угодно, только не на торжественном заключении нашего с Дэвидом партнерства, которое, как я чувствовал, она собирается отравить своими выходками. Если честно, я не собирался приглашать ее, подозревая, что она выкинет нечто подобное. Точно такие подозрения я испытывал перед свадьбой с Ренатой, и это одна из причин, почему мы поженились так быстро и в Австралии: уж туда-то мама точно не добралась бы. Но за несколько недель до заключения партнерства с Дэвидом я передумал, решив, что мама все-таки не настолько безумна.
Оказалось, настолько.
«НЕЛЬЗЯ, ЧТОБЫ ДВОЕ МУЖЧИН ЖЕНИЛИСЬ!»
И все же она не смогла испортить наш день, настолько он был волшебным. Люди, собравшиеся у Гилдхолла, поздравляли нас, аплодировали; а потом машины все подъезжали и подъезжали к «Вудсайду» – казалось, все, кого я знаю и люблю, прибыли на наш праздник.
Но мама, безусловно, превзошла себя в старании все испортить. Она все же приехала в Гилдхолл. Мы с Дэвидом обменивались клятвами, и она начала очень громко, буквально перекрикивая нас, жаловаться на то, что ей не нравится здание и какой дурак станет проводить здесь свадьбу.
Когда пришло время ставить подписи на свидетельстве о гражданском партнерстве, она быстро черкнула свое имя, бросила: «Ну наконец-то все позади», – отшвырнула ручку и выбежала вон. Творилось какое-то безумие; я то впадал в состояние эйфории, то начинал паниковать, представляя себе, что еще мамочка может выкинуть.
Самое ужасное, что с этим ничего нельзя было поделать. По опыту я знал: пытаться сейчас уговаривать ее – все равно что поджечь фитиль, пропитанный бензином, и тогда начнется грандиозный скандал, способный разрушить торжество на глазах шестисот гостей и представителей прессы со всего мира.
Мне совсем не хотелось, чтобы в репортажах о заключении партнерства самой знаменитой в Британии гей-пары журналисты, пряча улыбки, рассказывали о том, как Элтон Джон и его мамаша развлекали публику, вопя друг на друга на ступенях виндзорского Гилдхолла.
Я старался весь вечер ее избегать, это было несложно, ведь приехало столько друзей, и со всеми хотелось поговорить. Но краем глаза я следил за ней: люди подходили к маме с искренними поздравлениями, но потом их лица вытягивались, и они быстро ретировались. Она накидывалась на всех, даже если с ней пытались завести безобидную беседу. Помню, в какой-то момент ко мне подошла Шэрон Осборн. «Знаю, она твоя мать, – прошептала она, – но я хочу ее убить».
Чем было вызвано такое поведение мамы, я узнал значительно позже. Как выяснилось, истинную причину знали родители Дэвида, но не хотели расстраивать нас и потому ничего не сказали.
Прилетев в Англию, они сразу ей позвонили – у них всегда были прекрасные отношения с мамой и Дерфом, они даже ездили вместе отдыхать. И по телефону моя мать с придыханием начала говорить, что надо объединиться и общими усилиями предотвратить нашу с Дэвидом свадьбу. «Нельзя, чтобы двое мужчин женились», – вот ее точные слова. Она считала, что однополые союзы недопустимо приравнивать к браку между мужчиной и женщиной; якобы она уже поговорила об этом со многими людьми, и все пришли в ужас. Мама Дэвида возразила ей: вы не правы, наши дети собираются совершить замечательный поступок, и мы должны поддержать их. И тогда моя мать бросила трубку…
Спустя пару лет примерно то же самое мать повторила мне во время одного из ужасных скандалов. Ее слова казались лишенными всякого смысла. Да, мама человек сложный, но она никогда не была гомофобом. Она приняла мое признание много лет назад и выход статьи в «Роллинг Стоун» встретила совершенно невозмутимо. Всполошившимся журналистам сказала, что считает мой поступок смелым, а ей лично все равно, гей я или натурал.
Почему же теперь, 30 лет спустя, она решила ополчиться на мою сексуальную ориентацию? Возможно, она всегда была против, только скрывала это, подавляла в себе негативные чувства? На мой взгляд, проблема оставалась прежней: она не могла вынести, что кто-то стал мне ближе, чем она. Со всеми прежними бойфрендами, как и с Ренатой, она обращалась очень холодно; теперь же ситуация изменилась. Она знала, что короткие связи с бойфрендами не перерастут в длительный союз (кокаин не позволял мне такого). И она понимала, что наш брак с Ренатой обречен, потому что я гей. На этот раз все было иначе: я не пил, не употреблял наркотики и жил с человеком, которого глубоко и искренне полюбил. Я наконец-то встретил любовь всей жизни, и мы узаконили наши отношения.
Мать не могла смириться с тем, что пуповина перерезана окончательно; одержимая этой идеей, она не думала ни о чем другом и даже была готова поставить под удар счастье своего сына.
Это ей не удалось. Я наконец-то был по-настоящему счастлив, и не важно, сколько скандалов и истерик она собиралась закатить. Единственное, что она могла сделать, – рано или поздно осознать это и смириться…
