Годы не властны над ней… Избитая фраза, но к актрисе Зинаиде Кириенко подходит как нельзя лучше.
Посмотришь на нее – шутка сказать, 84-летнюю! – и видишь ту самую Наталью из «Тихого Дона». С грустными глазами, познавшими много горя. И тем не менее – гордую, несломленную…
В жизни Кириенко испытаний тоже хватало. И когда всесильный чиновник по сути перечеркнул ее кинокарьеру. И когда умер муж, с которым актриса прожила всю жизнь… Нет, она ни на что не жалуется. Хотя могла бы…
– Зинаида Михайловна, вы уже 10 лет не снимаетесь. Нет грусти по этому поводу?
– А я не стражду, как некоторые, своего постоянного пребывания на экране. Да и не могу сказать, что меня забывают. Что сижу, предаюсь отчаянью. Для меня концерты, творческие вечера не меньше значат, чем просто сниматься в какой-нибудь ерунде. Даже больше – потому что той благодарности, которую я получаю от зрителей, в кино никогда не получишь. Может быть, это награда за прошлые мои работы. Но я счастлива, что вместе с молодостью не ушла…
Не хочу слово «популярность» употреблять – потому что сигареты, как говорили раньше, тоже бывают популярные. А вот такое душевное приятие, сердечное. Мне очень часто говорят ну такие слова, которые, чтобы не хвастать, даже повторять не стану. И, может быть, для зрителей такие встречи важнее, чем они бы увидели меня в какой-то рольке и были разочарованы.
– Это сейчас вы можете сказать: ничего страшного, что не звонят, не приглашают на съемки. А когда в расцвете лет был долгий простой, когда вас вычеркнули из всех списков? Это было страшно?
– Нет. Ну, я в театре работала. Говорю же – не предавалась отчаянью. Так, чтобы сидеть и горе свое завязывать веревочкой. Нет…
– Но мы знаем массу обратных примеров.
– Это трагедия, трагедия…
– Чем же вы отличаетесь от тех актрис?
– Нет, я тоже могу поплакать. Но наедине с собой. Не могу показывать свою боль... Хотя, конечно, были сложные периоды. И я ходила к этому руководителю Госкино, который не давал мне сниматься. Я ведь даже представить не могла, что такое бывает! Что тебя просто могут вычеркнуть из жизни!
Это же только у нас могло быть, чтобы один человек держал весь художественный кинематограф и распоряжался как хотел судьбами людей. Вы спрашиваете, кто он? Нет, не хочу даже вспоминать его фамилию, не имеет значения. Тем более что человека уже нет на свете. Кто… Имярек! Каких было много, к сожалению. Мужчин, которые поступают неблагородно. А потом еще мстят женщине за то, что получили от ворот поворот.
– Вы сказали, что ходили к нему, спрашивали о своей судьбе. Что услышали в ответ?
– «Будете сниматься, будете. Такой период…» Ничего не слышала в ответ! Ну что, не найдет человек, что ответить? Спросите – если не хочу отвечать, я найду, что сказать. Вот и все…
Это лицемерие беспардонное! Притом что настоящую причину я узнала только от Станислава Ростоцкого много лет спустя. Я ведь даже не подозревала ни о чем, когда к нему ходила. Вы понимаете, какое иезуитство!..
Потом, вы знаете, мне никогда не была свойственна звездность, мне не было свойственно самодовольство. Наоборот, я самокритична, может быть, даже чересчур. Думала: может, действительно я ничего уже не значу…
– В то время вы уже были замужем?
– Да, конечно. У меня была любимая семья, дети, любимый человек. Поэтому мне было противно и мерзко!
– Олег Анофриев как-то вспоминал, что муж у вас был ого-го какой ревнивый!
– Ну, как всякий человек, мужчина. Достойный мужчина. Он сам был очень постоянным, верным. Это главное достоинство, считаю.
– Как же он воспринял ухаживания всесильного чиновника?
– Ну как? И смеялись… А потом, вы знаете, я уже была подготовленная. Такую роль играла в «Сороке-воровке» – это экранизация повести Герцена, где тоже реальная судьба, только крепостной актрисы, которая погибает от таких вот притязаний. Она предпочитает смерть, чем быть собственностью князя. Она уходит из жизни…
– Вы – ушли из кино.
– Я не ушла – меня ушли!.. Но просто мстить, ответить оплеухой – не в моем характере. Забыла и все.
– Вы не из тех, кто переламывает ситуацию, плывете по течению?
– Нет, извините! Я не плыву по течению. По течению – это значит предлагаемые обстоятельства: идти на них, соглашаться с ними. А у меня есть свои убеждения, которые, как я считаю, для женщины очень важны.
Когда меня спрашивают: как вы так хорошо выглядите, я всегда говорю: берегите себя. Один такой начальник, другой, третий – все это разрушает психологию женщины, ее мораль. И в результате вся внутренняя нечистота вылезает и на лицо тоже… А как часто женщина идет на такое. Ради карьеры, ради денег. Молодости это точно не прибавляет.
– Вот вы сказали про внешность. А ведь действительно, выглядите лет на 20 моложе. Сознайтесь, это тяжкий труд?
– В смысле косметологии? Нет-нет, я никуда не хожу, боюсь всех этих процедур. Мне бог дал такую внешность. А как ее беречь? Конечно, я мажу кремом лицо: умылась – помазала, иначе оно будет шершавое, наверное.
– А что касается пластических операций? Сейчас многие ступили на этот скользкий путь.
– Я не хочу быть судьей. Вообще, это дело личное. И мужчины сейчас тоже что-то с собой делают. А актрисам уж сам бог велел следить за своим лицом…
– Но человек меняется, изюминка пропадает. А на вас посмотришь – сразу Наталья из «Тихого Дона» вспоминается.
– Ну вот поэтому и боюсь. Что исказят лицо. И не узнаете уже Наталью из «Тихого Дона».
– Правда, что вы были влюблены в Герасимова?
– Да, такое было. На первом курсе… Но не я одна была в него влюблена. Вы знаете, Герасимов же был некрасивый, если объективно. Но мы на него смотрели, как на небожителя. Сейчас таких отношений нет, сейчас все упрощено. А тогда были мастера какие! И была огромная дистанция…
– Как же вы сумели ее сократить, чтобы подойти и признаться небожителю в своей любви?
– Не так было. Я бы никогда не подошла и не сказала. И не любовь это была, я даже не знаю, что за чувство – боготворение, наверное…
Кончился первый курс, мы поехали в Сталинград снимать картину «Надежда». Была назначена репетиция, и я пришла раньше всех. Мы сидели с Герасимовым, разговаривали. Он попросил: расскажи про свою жизнь. Я рассказывала ему все, как на духу. «Вам, наверное, – говорю, – все рассказывают все про себя?» «Нет, – улыбается, – так, как ты рассказала, никто не рассказывал». И я расплакалась: «А я люблю вас, Сергей Аполлинариевич».
Он так посмотрел на меня. В щеку поцеловал и говорит: «Знаешь что, милая, надо уметь сдерживать себя. Потом будешь себе благодарна». Мораль мне прочитал… И в моих глазах Герасимов остался непревзойденной величиной. Мог же воспользоваться…
– Актрисам нужно влюбляться в режиссера, как думаете?
– Ой, не знаю – это был один единственный случай.
– «Судьба человека», Бондарчук?
– Боже сохрани! Боже сохрани! Они тогда только женихались со Скобцевой. Но тут и Скобцева ни при чем…
– Ну а влюбиться в гений режиссерский, в его идеи?
– Так это был первый фильм Бондарчука. Но, конечно, Герасимов выше. Несопоставимые фигуры. Для меня.
– Тут параллели неизбежны – оба режиссера поставили свой «Тихий Дон».
– Ой, мне даже неудобно об этом говорить. Есть один положительный момент от того, что этот фильм показали – больше оценили нашу картину. Потому что сразу стало понятно: что такое искусство, а что такое… «мыло».
– Но ведь это «мыло» из-под руки большого мастера.
– Я не уверена, что рука большого мастера была приложена. И не понимаю в данном случае Сергея Федоровича. Он носился с этой идеей давно – снимать «Тихий Дон». Будучи учеником Герасимова. Я не понимаю, что его не устраивало в той картине.
Но если все это задумывалось ради того, что он сделал. И с теми актерами, которых он снял! То я этого понять не могу. Я, конечно, не весь фильм видела, весь невозможно. Достаточно было посмотреть одну серию. Потому что там ни речи, ни стати, ни обычаев – там нет отражения казачьей жизни.
– Особенно ревностно, наверное, наблюдали за своей Натальей?
– А чего мне ревновать? Я не отношусь к тем актрисам, которые ревнуют. Вот мы в Театре киноактера играли Катерину в «Грозе». Играла я, Таня Самойлова, Тамара Семина. Меня это нисколько не волновало. Или, помню, Галя Самохина как-то ко мне подошла: «Зина, ты не будешь возражать, если я сыграю Катерину?» «Да ради бога», – говорю. У меня нет этого, понимаете – чтобы я и никто более. Это глупо!
– 13 лет, как нет с вами супруга. Эти 13 лет…
– Очень тяжело пережила. Как мне одна коллега сказала: «Зачем ты рассказываешь о своей потере со сцены? Нельзя». А я говорю: «А я без этого не могу. Разве имею право забыть это? Жизнь целая с ним прожита. И как я могу переключиться? Это мой крик душевный. И я имею на это право. Пусть кто-то подумает, как ты. Для меня важнее другое. Я несу идею женскую». Как это получается у меня – другой вопрос. Но… получается.
– Но вы научились за эти 13 лет быть одной?
– Вот это самое страшное. Если раньше я не задумывалась о годах, о периоде жизненном, я всегда представляла…
Помните, у Райкина есть чудная композиция: «Осенние листья шумят и шумят в саду. Знакомой тропою я рядом с тобой иду…» Шли пожилые люди. И я представляла себя на их месте. И мне не было страшно, что я когда-то буду такой. Думала, мы будем с Валерой идти так: под ручки, прижавшись друг к другу.
Под зонтиком, сгорбленные, может быть. Мне было нестрашно. А сейчас мне страшно. Мне даже не важно, как я выгляжу. Важно, что нет рядом человека…
Хоть есть и дети, и внуки. И все они меня любят. И я их люблю. И готова за них жизнь отдать. Но, несмотря на это, еще острее чувствуешь одиночество. Потому что: всегда я приезжала, – и был главный человек. Который объединял всех. И праздник устраивал… Я что хочу сказать… Надо беречь друг друга…
FOTODOM.RU