Я не люблю, когда мне тычут в спину, когда за моей спиной что-то говорят. Лучше скажите в глаза... Но на это редко кто идет.
Говорят, он закрыт, застегнут на все пуговицы. Наверное, так и есть. Иначе разве родилось бы столько мифов и легенд?
Не самых благостных, надо сказать. Бабник, повеса, дебошир – что там еще говорят про Домогарова? Но ведь есть не только персонаж этого «развеселого» комикса, есть еще актер. Человек, в конце концов.
Так ли страшен Домогаров, как его малюют?...
–Александр, вам 56. Эта цифра к чему-то обязывает?
– Ну, это же великие еще сказали, что нам столько лет, на сколько сами себя ощущаем. Вот у меня такое ощущение, что мне сейчас где-то… 35.
– Значит, взрывного темперамента с годами не убавилось?
– Нет, это с возрастом не проходит. Единственное – начинаешь на какие-то вещи реагировать более сдержанно. Хотя не всегда получается, характер свое берет. Я просто не люблю, когда мне тычут в спину, когда за моей спиной что-то говорят. Лучше скажите в глаза мне, но на это редко кто идет.
– Боятся?
– Ну, я нетерпим бываю, да…
– Это отрицательное качество или положительное?
– Я считаю, что положительное. Правда, оно мешало мне по жизни, очень много из-за этого было потеряно. Люди в своей массе не приемлют индивидуальность... Хотя могу сказать, что по своему характеру я до последнего буду держать нейтралитет. Но если уж влезу, то по полной программе, невзирая на авторитеты.
«НИКОГДА НЕ СДЕЛАЮ ПЛАСТИЧЕСКУЮ ОПЕРАЦИЮ»
– Актер – профессия зависимая, покладистость в ней ценится…
– Вы знаете, я не встречал хороших артистов, которые были бы зависимыми. Олег Иванович Борисов никогда не был зависим... И второе – эти люди никогда не отличались сдержанным нравом. Это не безбашенное стремление найти себе проблему, это – остаться самим собой в любой ситуации, быть честным в профессии. А я уже много лет пытаюсь заниматься ею честно. Поэтому и морщины на лице, поэтому и девушки говорят: как он постарел. А мы не можем молодеть. И я никогда не сделаю пластическую операцию, потому что вот это (двумя пальцами обводит носогубные морщины. – Ред.) – все мое.
– А многие думают, что это следы бурной, так сказать, жизнедеятельности.
– Это вы, журналисты, так думаете. А о чем еще писать? Не о спектаклях же и о том, как над ними работают. Это почему-то никому не интересно. А вот: кто с кем, когда, зачем – о, это очень интересно! Сейчас перестали писать, да. Просто последнее время меня за задницу поймать не могут, поэтому нет данных никаких. А теперь я еще и в соцсети вышел – так вообще понятно, где я живу и как существую: в девять уехал, в полдвенадцатого приехал. То есть все понятно, писать нечего.
– Получается, все карты раскрыли?
– А я их и не закрывал никогда. Я живу за высоким забором, но это еще не значит, что я закрыт. Я открытый человек и был всегда таким приходите, я согласен. Но исподтишка не надо. Не пытайтесь за этот забор заглянуть, не советую.
– Вот у многих и сложилось впечатление, что Домогаров – в образе эдакого Графа Монте-Кристо: загадочного, недоступного, недосягаемого…
– Но когда в твоей жизни случается трагедия и тебе лезут в душу, понимаете... И это же ваш брат-журналист делает. Почему существует врачебная этика, почему учительская этика есть – и почему нет журналистской?
– На то есть суды – уж не знаю, насколько к ним прибегаете.
– Нет, суд – это значит дать вашему брату очередную пищу для разговоров. А я этого не хочу делать. Я могу подойти и дать по башке – открыто, нормально. Потом уже на меня подадут в суд, но это я могу сделать.
– А на какие безумства в свои 56 уже не способны?
– На все те же и способен. Удар только сильнее стал, вот и все. Просто есть уже жизненный опыт, и ты видишь еще больше неприятия, еще больше непонимания. А когда видишь все это, как можно жить по-другому?
.jpg)
«МНЕ СВЕРХУ ПОГРОЗИЛИ ПАЛЬЦЕМ»
– Несколько лет назад ваш коллега Дмитрий Певцов, который тоже славится буйным нравом, у себя на сайте опубликовал покаянное письмо. Знаете об этом?
– Нет.
– Он извинился перед всеми, кого в своей жизни обидел: перед журналистами, перед коллегами, перед зрителями. Вы на такое способны?
– Нет. Совершенно.
– Не за что просить прощения?
– Есть. Но то, что во мне живет, со мной и останется. В последний час я, может быть, и попрошу прощения у кого-то из близких. Но только у близких. И уж отнюдь не буду писать покаянные письма.
.jpg)
– Дмитрий просто уверовал в Бога...
– Ой, это все так сложно. Верящий и верующий – огромная разница. Я – верящий, но не верующий. Я хожу в храм, но только со своими болячками. И прошу у Бога свое прощение, понимаете? Я не буду говорить всем людям на земле: извините, был не прав. Ну что это?.. Просто, видимо, у Димы потребность такая возникла, он так решил... Хотя, в принципе, мы с ним пережили одну и ту же страшную потерю. (В 2012 году погиб сын Певцова Даниил. – Ред.)
– Судя по всему, это его и подвигло к покаянию.
– А меня это не подвигло. Понятно, что нам погрозили пальцем, сказали: смотри... Но про себя могу сказать, что после этой потери мне, кажется, ничего уже не страшно – думаю, я все пережил. Пережил смерть родителей, пережил смерть ребенка, пережил практически свою собственную смерть – у меня была авария очень серьезная, и 25 августа я праздную второй день рождения, потому что после таких аварий не выживают. Вот и думаешь: а чего еще бояться?
«ЭТО НЕ ПОДВИГ, ЭТО ПРОФЕССИЯ»
– Вы сказали, что сверху погрозили. От чего предостерегли?
– Ну, я думаю, что это последнее испытание, которое надо было пройти. Мы все живем, как можем, и нам дается то, что мы способны выдержать. Ты идешь, пробивая стены, и с каждым разом стены становятся все крепче. Еще крепче, еще. Потом – бац: не смог , остановился. То есть это такое испытание: сможешь преодолеть, не сломаешься?
– Но все, что не убивает, делает нас сильнее?
– Конечно. Я и говорю, что это еще одно испытание. И если ты выдерживаешь, проходишь его относительно честно... Понятно, что это больно, страшно. Но ты проходишь и продолжаешь жить дальше.
– У вас тогда не было риска сломаться?
– Был. Но в тот день я играл спектакль. Это не подвиг, нет – это профессия, этому учат в театральном училище. Говорят: вот улица, там делай, что хочешь, а здесь ты себе не принадлежишь. С одной стороны, это высокие слова, с другой – так и есть. Все свои переживания ты оставляешь там, а здесь принадлежишь тем, кто купил билет.
– У вас были срывы на сцене?
– Были. Конечно, ситуации бывают разные, и в зависимости от них я тоже разный. У меня много было таких случаев, когда в жизни что-то случалось: я выходил на сцену, на площадку, – и никто, никто ничего не понимал. При этом неизвестно, что с тобой будет в антракте, что с тобой будет за кулисами.
«НАДЕЮСЬ, НЕ ДОЖИВУ ДО НЕМОЩНОЙ СТАРОСТИ»
– Александр, а почему вас не видно в телешоу?
– Звали много раз, но я не пойду. Когда артист начинает заниматься цирком, когда начинает боксировать, я этого не понимаю. Просто не понимаю! Мне кажется, артист должен заниматься своей профессией, а не лезть на ринг. И в «Ледниковый период» меня звали. И я могу выйти на лед. Но только для того, чтобы поржать.
– Актеры катаются на коньках и боксируют для того, чтобы повысить собственную медийность, которую потом можно выгодно продать.
– Думаю, пока мне это не нужно. Если вдруг пойму, что моя профессия закончилась... Да, это будет очень тяжело для меня. Наверное, я постараюсь уйти – уж не знаю, получится ли. Вообще, это очень сложный вопрос. Но я не буду реанимировать воспоминания о себе, как об артисте, который когда-то был. Надеюсь, это не моя судьба.
– Наше кино сейчас пожилых актеров не жалует. Кто из великих нынче востребован? Даже Чурикову с Фрейндлих уже не снимают.
– У них есть работа в театрах, и не надо говорить о том, что они вышли в тираж. Да, сейчас в кино этих артистов мало. Но это проблема кино, а не этих артистов. Алиса Бруновна Фрейндлих остается Алисой Бруновной Фрейндлих. И никакая актриса, которая снялась в 38 сериалах, с нею рядом не встанет. Почему-то Алисе Бруновне, чтобы на нее пошли в театр, не надо кататься на коньках. Она привезет один спектакль в Москву – и все, Москва сошла с ума.
– Актеры того поколения свою судьбу уже сделали, а вашему еще и зарабатывать нужно.
– Хотите сказать, не боитесь, что перестанет звонить телефон?
– Не хочу об этом думать. Потому что не знаю, что было бы с Олегом Ивановичем Далем, например, если бы у него сейчас перестал звонить телефон. С Владимиром Семеновичем Высоцким...
Другое дело, что эту ситуацию сложно представить, потому что их все равно уже не было бы – с тем, как они жили, как сжигали свою жизнь. И я как раз за это – надо ее жечь. По-другому ты будешь с холодными мыслями и будешь неинтересен. Так неинтересен!
Если рвешь себя, если не жалеешь, ты себя губишь. И губишь очень серьезно. Но только так ты можешь представлять из себя личность. Как только перестаешь это делать, становишься бесформенной льдиной, которая никого не согревает и никому не нужна.
– Получается, вы боитесь старости, немощи?
– А кто не боится? Но Боженька должен быть милосерден. (Смеется.) Надеюсь, не доживу до немощной старости.
– Сколько же себе отмерили?
– Не знаю. Да и никто не знает этого. Я просто надеюсь, что хотя бы здесь все будет так, как я хочу. Потому что уже слишком много испытаний. Слишком много…
Фото: FOTODOM.RU
