Актеры любят повторять, что в той или иной роли они оставляют частичку себя.
Ну а Ливанов, такое впечатление, сам набрался от своих героев дай бог! Он и в меру упитанный, и в меру воспитанный Карлсон. Он и Дон Кихот – благородный рыцарь без страха и упрека. Он и Железный Феликс вкупе с Николаем Первым – твердый в принципах и не прощающий предательства. Он и вечно молодой, вечно пьяный Бенедиктус из «Ярославны – королевы Франции». Ну и, разумеется, Ливанов – это Шерлок Холмс. Со всеми вытекающими…
Недавно 84-летний Ливанов, вот уже 10 лет не снимающийся и 20 лет не снимающий, вернулся в профессию. На Московском международном кинофестивале представил свою новую картину «Медный всадник России», в которой выступил как режиссер и продюсер. Есть повод порадоваться. А он – грустит об упущенном:
– Цыгана в «Трудном счастье» не сыграл, потому что худсовет посчитал, что не может быть цыган с голубыми глазами. Мой Нехлюдов в «Воскресенье» для Швейцера оказался слишком молод. Были очень серьезные пробы на Ихтиандра в «Человеке-амфибии». Но девочку играла Вертинская, а у меня, как мне сказали, были уже глаза мужика. И Долохова, конечно, я очень хотел играть. Но там сменился весь состав фильма, а я был в том, где Андрон Кончаловский – Безухов, а Стриженов – Болконский… Ну, не сложилось – так не сложилось. Но я могу сказать: «Зато!..»
– Дон Кихот просыпается в вас иногда?
– В каждом из нас время от времени просыпается Дон Кихот. Но максимализм – скорее свойство молодости. Я, например, вообще не принимал замечаний. Никаких. Протестовал страшно, считал, что конфронтация – лучший способ уберечь свою независимость. А потом понял, что это просто молодая глупость – больше ничего.
– О Дульсинее. Вернее, о Дульсинеях. Можете вспомнить: сколько раз в жизни признавались в любви?
– Ну, точного числа я назвать не смогу – врать не стану. Но на моем жизненном пути больше встречались женщины, которые вызывали у меня страсть. А это, знаете, другое. Иногда кажется, что любишь, а на самом деле к любви это не имеет никакого отношения.
– Значит, в женщинах быстро разочаровывались?
– Нет. Страсть – это жажда, которую нужно утолить. Вот вы, например, страшно хотите пить. Выпили воды, пива, вина, я не знаю, что вы там выпили. Разве после этого у вас наступает разочарование в вине, в воде, в пиве? Просто – хватит, и все. Напился.
– Самый безумный поступок ради любимой женщины?
– Первая женитьба. Да потому что никогда не нужно возвращать вчерашний день. Мне было 17, еще школьник, она – старше, студентка. Она была дочкой академика, а я – шпана московская. Ходил в сапогах, в кепке такой специальной, которую можно было купить на Перовском рынке. Барышня и хулиган, одним словом.
Когда я приходил в университет встречать ее, девочки у гардероба быстро хватали свои сумки. А ей вот нравилось с таким парнем гулять. Но вскоре она вышла замуж, родила двоих детей. А через несколько лет, когда я стал известным артистом, ей вдруг показалось, что всю жизнь она любила только меня. И с детьми пришла ко мне.
– И вы ее так просто приняли?
– Когда она вышла замуж, переживал, конечно, страшно. Но да, принял. Потому что испить из этой чаши я все равно хотел. Конечно, не надо было этого делать. У нас не совпадали представление о жизни. Она абсолютно не творческий человек: многие вещи во мне не понимала и не принимала. Она не была мне другом…
– По рассказам, Бенедиктус очень похож на молодого Ливанова.
– Похоже. Как сказал Гена Шпаликов о нашем поколении: «Мы все ушиблены Хемингуэем». А там: ну какой ты мужчина без драки и выпивки?
– Пить или не пить – такой вопрос не стоял?
– Я очень сильно пил, когда меня оставила моя первая любовь. Тогда на улице в окошко подавали сто грамм и бутерброд. Причем к выпивке обязательно закуска прилагалась – нельзя было взять сто грамм без бутерброда. В ту пору даже анекдот такой ходил: «Мужик завязал пить, весь такой мрачный приходит домой. Ему жена говорит: «Ну ладно уж, я вот купила чекушку, за обедом выпей». Налила ему. Он сидит, суп хлебает. «Ты чего не пьешь?» – спрашивает жена. «Знаешь что: давай я выйду на балкон, а ты мне в форточку нальешь».
– И сколько раз вам нужно было подойти к окошку, чтобы забыться?
– Тогда я не считал. Ну сколько нужно? Бутылку. Значит, пять раз.
– По пьяному делу на подвиги тянуло?
– Да. Позволял себе такое, что не надо бы делать. Бывали ссоры с людьми незапрограммированные. Причем я очень горько каялся, когда с моей стороны случалась несправедливость.
– Вспомните что-нибудь?
– Ну вот еще! Я уже много лет не пью, и тот человек от меня нынешнего очень сильно отдалился. Не очень-то я его люблю и вспоминать о нем не хочу…
– Карлсон мог перешутить кого угодно. Даже вас?
– Я вообще люблю смеяться. Розыгрышей было всяких немерено. Андрея Миронова как-то раз вызвал на «Мосфильм» в воскресенье, 1 апреля. Очень рано, в 8 часов утра.
Попросил свою жену позвонить ему от имени помощника режиссера и сказать, что срочно нужна досъемка. Через какое-то время звоню сам. «Андрей, слушай, тебе звонила сейчас наш ассистент?» «Безобразие, – орет он в трубку, – в выходной день, вообще не предупредили, что такое!..» «Сейчас приедем, – я его поддержал, – и выдадим им как следует».
Прошло минут десять, перезваниваю снова. Подходит уже Александр Семенович Менакер, отец его: «А Андрюша умчался на съемки». «Он что, – говорю, – не сообразил: сегодня же 1 апреля!» – «Да потому что Андрюша идиот, я его не стал останавливать!» А этот Андрюша на «Мосфильме» уже выламывал двери, поставил на уши всю охрану…
Он мне зверски отомстил. В перерыве одной из ночных смен идем по коридору. В буфет. Андрей мне так, невзначай: «Хочешь шоколадку?» – и протягивает шоколадную медальку. Не глядя, бросаю ее в рот, жую… И вдруг понимаю, что не могу пошевелить челюстью – зубы слиплись. Оказалось, это была сургучная печать.
– «Люблю безобразия!» Это ведь и про вас?
– Это я тоже люблю. Но расскажу только о школьном безобразии. Мы начали учиться во время войны, и далеко не всегда в школе топили. Зимой в классе сидели в пальто, в шапках, в валенках. И у меня был вот такой коронный номер. Когда вызывали отвечать, внутри валенок я медленно становился на цыпочки. У доски вырастая на глазах потрясенного учителя чуть ли не на 10 сантиметров. А класс – ну просто помирал со смеху!
– Знаете, в свое время Михаил Козаков написал, что его вербовал КГБ?..
– О-о! Слушайте, это такая чушь. Я, во-первых, Мишке не верю. Ну кому он нужен? Какому КГБ? Это же серьезное учреждение, а Миша – несерьезный человек.
– А вас КГБ никогда не пытался склонить к «сожительству»?
– А зачем? Когда я люблю свою страну и готов умереть за нее? Завербовать можно человека, у которого туман в голове. Знаю, что некоторых моих друзей пытались привлечь, так сказать, к работе. У одного известного человека был роман на стороне. С очень популярной актрисой. И ему сказали: не согласишься – все сообщим жене. Другой популярной актрисе. Но тот лихо выкрутился, ответил: «Ребята, я вам буду так благодарен. Сам не знаю, как ей сказать». И от него быстренько отстали.
– Но все же были под колпаком. Когда ездили за границу, неужели не чувствовали теплого дыхания человека в штатском?
– Не знаю, у меня всегда с такими людьми завязывались хорошие отношения. Ну и что: таково было устройство, такие правила игры. И надо было спокойно к этому относиться. Без всяких там: «Ух! Ах! Нарушают мои свободы!» Какие там свободы, к едрене матери? Свобода – это внутреннее чувство. Если в душе ты свободен, кто может ее нарушить?
– Не было случая, когда вас могли посадить в тюрьму?
– Господь уберег. В детстве ведь случались драки страшные, массовые, до поножовщины доходило. Вот: как-то полоснули. (Ливанов закатывает рукав, показывает оставшийся на всю жизнь шрам.) Еще был у меня случай ужасный. Старшие ребята, за то, что я отказывался из своего дома что-то украсть, попросили моих ровесников избить меня. Зверски избили. Один даже бил и плакал. Мне сильно изуродовали лицо, выбили зуб и сбросили в люк нашей котельной. Полдня там отлеживался. Но через какое-то время каждого из обидчиков я наказал – всем морду разбил. Кроме того, кто плакал.
– Василий Борисович, вы можете назвать себя гением?
– Соблазн большой. Но не надо поддаваться. Потому что когда решишь, что гений, больше ничего уже сделать не сможешь.
– Но посещали мысли такие?
– Когда-то меня пригласили в Щукинское училище провести мастер-класс. Помню, тогда я спросил у ребят: «Кто из вас в самые трудные минуты своей жизни думает, что он гений?» Из тридцати четверо подняли руки. Одна девочка и три парня. Я сказал: «Вот из вас выйдет толк». В трудные минуты такие мысли должны помогать, а не мешать: я справлюсь, я сделаю, найду в себе силы.
– Железный порядок или безалаберность?
– Безалаберность? Я бы не сказал. Временами я борюсь с ленью. Завтра, завтра, не сегодня – вот это мне свойственно. Но то, что у меня дикое безобразие на рабочем столе, чудовищное – это точно. В этом кошмаре я знаю, где что у меня лежит. И я в совершенный ужас прихожу, когда жена пытается навести у меня порядок.
– Чем еще актер Ливанов отличается от мистера Холмса?
– Расскажу вам такую байку. Помню, однажды выступал в очень серьезном правоохранительном учреждении, в клубе КГБ. Зал был полон золотых погон. И мне задали такой вопрос: «Скажите, пожалуйста, вы семь лет снимались в образе Шерлока Холмса. Могли бы сейчас раскрыть уголовное дело?»
Я сказал: «Дорогие товарищи, Игорь Кваша сыграл Карла Маркса. Я не думаю, что он пишет продолжение «Капитала». Я ответил на ваш вопрос?..»